Художники писали стихи, фотографы — прозу. Бандиты музицировали, словесники «аскали» у вокзалов, оперативники и агенты под прикрытием торговали дурью.

Безымянный кафетерий ресторана «Москва» на углу Невского и Владимирского, неофициально именуемый «Сайгоном», был на протяжении четверти века (1964—1989) неформальным центром города, столь же неформально именуемого Питером.

Питер так и остался Питером, а вот «Сайгон» исчез.

Исчез бесследно.

И произошло это ровно двадцать лет назад.

Сначала в помещении разоренного кафетерия торговали финской сантехникой, потом — пиратскими видеокассетами, потом под тем же (но уже официальным) названием в противоположном конце Невского открылся (нарко)дискобар, потом, лет десять назад, прогорел и он.

Не уцелел и ресторан «Москва». Всё здание захватила сетевая гостиница «Рэдиссон Славянская», невесть с чего нарисовав у себя на вывеске немыслимые на лежащем в руинах Невском пять звезд, и в бывшем «Сайгоне» теперь трапезничают редкие, как гоголевская птица, туристы.

Лет семь назад я был там в последний раз. Нас с Львом Лурье и еще нескольких бессменных завсегдатаев кафетерия былых времен угощали мексиканской текилой и норвежской осетриной второй свежести (впрочем, это вроде бы была семга) потенциальные спонсоры из числа разбогатевших бывших «сайгонцев».

Речь шла об учреждении «пожизненных стипендий» (так мы эвфемистически именовали пособие по старости) для самых изголодавшихся ветеранов «Сайгона» — поэтов, художников и музыкантов.

Поэтов я назвал без малейших колебаний: Вензеля, Охапкина, Нестеровского…

Двоих последних сейчас уже нет в живых.

Мог бы перечислить еще две-три дюжины.

Женя Федоров (не в честь его ли ансамбля Tequilajazzz был избран напиток дня?) назвал музыкантов.

От Толи Белкина (он почему-то не пришел) мы ждали имен художников.

Впрочем, спонсоры — они и в «Сайгоне» спонсоры: на текилу с семгой им денег не жалко, а на «пожизненные стипендии» — жалко.

Дело ограничилось разговорами.

Больше я туда не хожу. Да, похоже, никто не ходит. Вспомнил сейчас, что пару лет назад побывал там еще раз — на съемках какой-то программы канала «Культура».

В обеденный час обеденный зал был пуст.

Вначале «Сайгон» именовался «Подмосковьем», а точнее, «Малым Подмосковьем». А «Большим Подмосковьем» неофициально назывался коктейль-холл ресторана, самый дорогой коктейль в котором стоил 1,5 рубля, самый дешевый — 1 рубль, и ходила туда, соответственно, только «чистая публика», а «отцы-основатели» «Сайгона» в ее число не входили, да и позднейшие завсегдатаи — тоже.

«Сайгон» был злачным местом. Сильно злачным. И пресловутый «маленький двойной», а то и «тройной» кофе истинные аборигены пили только для того, чтобы ненадолго несколько протрезветь.

Правда, неофиты и в особенности неофитки западали поначалу как раз на кофе.

Но и это быстро заканчивалось.

Названием «Сайгон» кафетерий обязан вьетнамской войне и безымянному сержанту из расположенного во дворе тогдашнего ресторана пункта милиции.

— Курите тут, пьете, Сайгон какой-то устроили! — намереваясь оштрафовать кого-то из постоянных посетителей на сакраментальный рубль (черта с два мы платили штраф, предпочитая провести по несколько часов в участке), с негодованием воскликнул мильтон (так тогда называли ментов), — и слово было найдено.

Nennen, stiften, gruenden (назвать, учредить, основать) — на взгляд Хайдеггера, все эти действия означают фактически одно и то же.

С Хайдеггером тогда переписывалась верная «сайгонка» Хильда (Татьяна Горичева). Потом ее к нему выслали. Да мы и вообще были людьми культурными.

Горичева вышла замуж за Виктора Кривулина.

Он и еще один Виктор — Колесников, легендарный Колесо, хромоногий нищий из метро и безголосый кладбищенский певчий, — заметно чаще других мелькают в воспоминаниях старых и очень старых «сайгонцев», собранных только что (вместе с отдельными образцами их литературного творчества) в 800-страничный том «Сумерки «Сайгона».

(С вполне себе академическим научным аппаратом.)

Соберут по случаю выхода книги и самих «сайгонцев» — на мемориальный воскресный слет в музей Ахматовой.

Придут все, от мала до велика, — кто не умер (а таких больше трети), не уехал и в силах передвигаться более-менее самостоятельно.

Но и самые «юные» уже давно разменяли тридцатник.

А составитель и редактор сборника — сороковник.

В книге запечатлен их взгляд на «Сайгон», куда они пришли предпоследними.

Оптика, понятно, искажена.

Да и в «показаниях» очевидцев сплошной «Расёмон» и чересполосица.

«Живые легенды» не всегда были «живыми легендами».

Бродский, Довлатов, Гребенщиков, Полунин, Елена Шварц — все они «Сайгон» не жаловали.

Постоянно бывал здесь — из будущих знаменитостей — разве что покойный Сергей Курехин.

Зато лет с пятнадцати и до упора.

Ну и полузнаменитости — этих погуще.

Эти прошли через «Сайгон» практически все.

И знаменитости сугубо сайгонского разлива и без какого бы то ни было таланта, кроме счастливого дара человеческого общения, — Кит, Леон Карамян, Кол Черниговский, Сонечка Казакова — ныне покойные.

Лет пять назад вернулся в Питер из-за рубежа еще один легендарный «сайгоновец» Гарик Лонский — адресат моей давней эпиграммы: «Отчего же Гарик Лонский так похож на солоп конский?» После многолетней разлуки я посмотрел на него свежим взглядом.

Действительно, похож…

«Сайгон» не был ни литературным, ни артистическим кафе: молодая богема терлась здесь на одном пятачке с криминалом, с фарцой, со случайной и пришлой публикой.

Литературные начальники утверждали (причем справедливо), что у молодежи отсутствует жизненный опыт, и призывали ее идти в народ.

Вот мы и шли в народ.

В «Сайгон».

Неформальные организации вроде бы появились гораздо позже, но «Сайгон» не был и неформальной организацией.

Скорее уж свободной ассоциацией целого ряда неформальных организаций, плавно (а то и бурно, с боями и похищениями) перетекающих друг в друга.

В книге помещена и статья о «Сайгоне» бывшей «сайгоновки» Елены Здравомысловой, написанная на основе многолетних «полевых исследований» этого именитого социолога.

Художники писали стихи, фотографы — прозу. Бандиты музицировали, словесники «аскали» у вокзалов, оперативники и агенты под прикрытием торговали дурью и угощали кого попало из металлических фляжек — так называемых гнутых — не самым дурным коньяком.

Составительница и редактор сборника «Сумерки «Сайгона» уже успели пару лет назад той же командой выпустить аналогичный сборник литературного клуба «Дерзание» — знаменитой студии ленинградского Дворца пионеров.

Сайгонский сборник тоже получился литературоцентричным — и тоже, наряду с воспоминаниями, состоит по преимуществу из стихов.

Это, впрочем, исторически обоснованно: как минимум в первое десятилетие существования «Сайгона» тамошнюю внутреннюю иерархию, безусловно, возглавляли поэты.

Главное открытие, поджидающее здесь стороннего читателя (хотя откуда у книги в 500 экземпляров с полутора сотнями авторов и несколькими тысячами персонажей возьмется посторонний читатель, сказать трудно), — подборка Бориса Куприянова.

Один из самых блестящих поэтов первой половины 1970-х («Борис воистину Леонидович», как называла его легендарная Татьяна Гнедич), он, приняв в 1991 году сан священника, запретил дальнейшую перепечатку своих стихотворений.

Не знаю, сделал ли он для «Сумерек «Сайгона» исключение, или составительница сочла его стихи памятником эпохи — ей, эпохе, а не автору принадлежащим, — но так или иначе подборка Куприянова в книге есть, она достаточно полна и, поверьте мне на слово (от цитирования я по изложенным выше причинам всё же воздержусь), чудо как хороша.

Главными сайгонскими поэтами были Виктор Ширали, Евгений Вензель и покойный Геннадий Григорьев.

Слава первых двоих ныне, увы, призрачна.

Главным режиссером — Николай Беляк. Он и впрямь стал главным режиссером — им же и основанного Интерьерного театра на Невском.

Правда, тут уж несколько призрачен сам театр.

Призрачны и прошлогодний снег, и дамы былых времен, и «Солнцедар» из горл(а), и дар от Бога, и даже отсутствие заветного дара — «Сайгон» был не то чтобы демократичен, но, скорее, неизбирательно (хотя и не всемирно) отзывчив…

«Если дверь в «Сайгон» открыта, ты проходишь вглубь, у последнего пиита отбираешь рупь…»

История об отобранном (вернее, так вроде бы и не отобранном) у Коли Голя рубле изложена в сборнике как минимум трижды.

Призрачен теперь и он сам — я про «Сайгон», а не про Колю Голя (хотя и про него тоже): его нет, его давно уже нет; но, проходя вдоль свежепокрашенных пятизвездочных стен по Владимирскому или по Невскому, о нем всякий раз вспоминаешь «с грустью и с нежностью» (как сказал бы поэт, его не любивший, и тоже давным-давно ушедший, и тоже призрачный, как герой стихотворения Джона Донна Apparition, которое он некогда перевел)...

http://www.chaskor.ru/article/sajgon_kotoryj_my_poteryali_3412